В Мраморном дворце - Великий Князь Гавриил Романов

Мария Павловна подошла и в слезах благословила нас от лица наших родителей, которые еще не приехали из-за границы. Она думала, что мы уйдем на войну до их возвращения. Я никогда не забуду этой трогательной минуты.

Из Зимнего дворца я поехал с Олегом и Игорем в часовню Спасителя на Петербургской стороне, а оттуда в Петропавловскую крепость помолиться у могил наших предков и попросить их помочь нам быть их достойными на поле брани. Из крепости мы поехали на Смоленское кладбище, на могилу Ксении Блаженной, которую я очень чту. Вернувшись в Мраморный дворец, мы зашли к дяденьке проститься. Прощание, конечно, было очень трогательное. Дяденьке нездоровилось, так как он простудился в Стрельне, сидя по вечерам после обеда в саду до поздних часов и ведя с тетей Олей и дядей Георгием Михайловичем оживленные разговоры о войне.

Иоанчик предложил братьям причаститься перед отъездом на войну. Он заказал в Павловской дворцовой церкви раннюю обедню. Служил наш духовник архимандрит Сергий. Перед обедней он сделал нам общую исповедь. Церковь была совсем пуста, пришли только Елена Петровна, А.Р. и какая-то простая женщина, которая, когда мы причащались, громко плакала и причитала.

Я предложил Олегу и Игорю съездить проститься к дяде Павлу Александровичу, к которому я питал нежные чувства. Мы приехали в Царское Село в его новый дворец. Дядя Павел принял нас внизу, в своем роскошном кабинете. На первый взгляд дядя Павел производил впечатление сухого и гордого человека – на самом же деле он был очень добр и радушен.

Наконец, слава Богу, мои родители благополучно приехали из Германии, где застала их война. Отец перед самой войной был в Бад-Вильдунген, где лечил почки, а матушка с братом Георгием и сестрой Верой – у своей старшей сестры, а затем у своей матери. Отец сперва не хотел верить в возможность войны и не уехал вовремя, а потом был вынужден срочно выехать на автомобиле, который ему предоставил светлейший князь Ливен. Отец затем где-то встретился с матушкой, и они выехали в Россию. Но в это время была объявлена война.

Поезд, в котором находились мои родители, остановили недалеко от русско-немецкой границы и поставили возле него часовых. Чуть ли не в коридоре вагона родителей стоял немецкий часовой, причем двери купе приказано было не закрывать. Таким образом родители провели ночь. На следующий день их всех посадили на автомобили с опущенными занавесками и перевезли через границу. Их предупредили, что если они будут высовываться, то в них будут стрелять. По дороге, уже в России, их высадили из автомобилей и предоставили дальше идти пешком. Должно быть, немцы считали, что им самим ехать дальше небезопасно.

И так, пешком, мои родители, брат Георгий одиннадцати лет, сестра Вера восьми лет, фрейлина матушки баронесса С.Н. Корф, князь Шаховской, воспитатель Георгия француз Бальи-Конт, Верина англичанка и прислуга пошли по шоссе, на восток. Своего адъютанта Сипягина, присоединившегося по пути, и своего старого камердинера Фокина отец отправил обратно за отставшим багажом. Но Сипягина немцы объявили пленным, и так он никогда больше в Россию не вернулся, а Фокин вернулся через несколько недель через Данию. Бедные родители и все бывшие с ними шли пешком, пока не встретились с разъездом уланского Смоленского полка. Начальник разъезда штаб-ротмистр Бычко узнал моего отца и помог всем добраться до ближайшей станции железной дороги. Родители затем уже благополучно прибыли в Павловск.

На отца сильно подействовали пережитые волнения, но, как всегда, он ничего не говорил, а переживал их молча, в своей душе.

Накануне ухода на войну в полку был молебен на Софийском плацу днем, после обеда. Полк в этот день представлял из себя необычайную картину: наши серые лошади были выкрашены в зеленый цвет, чтобы быть менее заметными, моя Ольнара с удивлением осматривала себя, поворачивая голову, и, видимо, боялась самой себя. Полк выстроился в конном строю. Посреди каре стоял аналой и духовенство. Первый взвод 4-го эскадрона был назначен для приема штандарта под моей командой. Я поехал во главе взвода к дому командира полка и выстроил взвод развернутым фронтом перед командирским подъездом. Мне не впервые было везти штандарт к полку, но тот день был особенный, полк уходил на войну, и я чувствовал это и сильно переживал. Приняв штандарт, я повез его на Софийский плац. Не доезжая до полка, я снова построил фронт взвода и, согласно уставу, скомандовал “шашки вон!”. Раздались звуки полкового марша. Полк встречал свою святыню, штандарт – эмблему верности и преданности престолу и отечеству. Как я счастлив, что мне пришлось подвозить штандарт к полку в этот незабвенный день!

На молебен приехал Верховный главнокомандующий Николай Николаевич, в качестве старого командира нашего полка. Ему подвели командирскую лошадь, ту самую, которую он только что купил у кронпринца. Я думаю, что если бы Николай Николаевич это знал, он был бы очень недоволен: когда была объявлена война, он приказал сжечь свою форму прусского гусарского полка, шефом которого он состоял.

На молебен собрались родственники и знакомые офицеров полка. А. Р., ее сестра и двоюродная сестра Т. тоже приехали. По окончании молебна полковой батюшка отец Иоанн Блажевич обходил полк и кропил его святой водой. Николай Николаевич благословил полк небольшой иконой. Он держал ее в поднятой руке и очень громко и нервно говорил. Затем он обратился к полку с речью, страшно кричал и махал шашкой.

Полк прошел по-полуэскадронно перед великим князем. Проезжая перед Николаем Николаевичем, я салютовал ему шашкой. Олег был в строю 5-го эскадрона. Одно время его чистокровная Диана начала было шалить, но он с ней справился. А.Р. говорила потом, что во время прохождения на Олега было страшно смотреть: так он был худ.

По окончании торжества великий князь и все офицеры полка пошли в офицерское собрание.

После отъезда Николай Николаевича наш старый командир, генерал-адъютант барон Мейендорф, состоявший при особе его величества и командовавший нашим полком во время русско-турецкой войны, сказал офицерам речь. Говорил он густым и спокойным басом, поучая нас, как мы должны держать себя на войне.

23 июля полк выступил на войну. Олег пишет в полковом дневнике: “В течение 23 июля, шестого дня мобилизации, эскадроны пятью эшелонами прибывали на станцию Александровскую, где происходила погрузка”…

Утром в этот день перед отъездом в полк я пришел к родителям проститься. Отец поставил меня на колени в углу перед образами, в своем кабинете, и благословил. При этом он мне сказал, чтобы я помнил, кто я, и соответственно этому себя держал и добросовестно служил. Он добавил, что мой дед сказал ему то же самое, когда отец уезжал на турецкую войну в 1877 году. Родители проводили меня на подъезд и долго смотрели мне вслед, пока мой автомобиль удалялся по липовой аллее.

Я приехал в эскадрон. Он весь был в конюшне, лошади были поседланы. Входя по очереди во взводные конюшни, я здоровался с гусарами: “Здорово, братцы, поздравляю вас с походом!” Я никогда не забуду этих минут. Какое счастье поздравлять свой родной эскадрон с походом и вместе с ним идти на войну! Часто ли такое счастье доставалось офицерам полка! С 1878 года и по 1914-й, то есть в течение целых 36 лет, наш полк не воевал. Офицеров, бывших с полком на турецкой войне, давно уже в полку не было. Из них я знал лишь нашего старого командира полка генерал-адъютанта барона Мейендорфа и командира Гвардейского корпуса генерала Безобразова. У нас были офицеры, участвовавшие в русско-японской войне, как полковники Греве и Гревс, ротмистр граф Велепольский и мой эскадронный командир, ротмистр Раевский, но они были на ней в других полках, так как наш полк в русско-японской войне не участвовал.